Альберт Санчес Пиньоль - Золотые века [Рассказы]
Парень заговорил с ней на ломаном кастильском наречии, и она его не поняла, возможно, потому, что понимать не хотела. Адорасьо подняла корзину и пошла в дом, он последовал за ней. Уже на пороге дома парень взял ее за локоть. У него были маленькие глаза и круглое, как тарелка, лицо. Некоторое время он работал на парижской фабрике „Рено“, где его и застала Гражданская война в Испании.
— Je connais, je connais, — проговорил он, показывая в сторону леса, — pas parler, pas entrer. Jamais[25].
Парень попытался успокоить ее, сделав жест двумя пальцами, словно застегивал свои губы на молнию. Адорасьо понимала его намерения, но не до конца.
— Madame, pas parler, pas entrer, oui. Mais qu'est-ce qu'il y a? Qu'est-ce qu'il y a dedant? Vouz saver?[26] — повторял парень, указывая рукой в сторону леса.
Адорасьо легким жестом распустила волосы, до этого убранные в пучок, по плечам. На протяжении всей своей долгой жизни ей нравилось утешать себя мыслью о том, что она изменила мужу с благородной целью спасти его от преследований. На следующий день солдаты возвращались на фронт продолжать проигрывать свои романтические войны или — если угодно — придавать романтический ореол проигрываемым войнам. Они прошли под ее окнами строем, хотя в этом не было никакого смысла, и белобрысый парень обернулся и приложил два пальца к губам.
■
По заявлениям республиканцев, фашисты подвергли Торре-Льюре бомбардировке с воздуха, а фашисты утверждали, что использовали только артиллерию. Как бы то ни было, спустя два дня власть в городке переменилась. Следуя традициям, победители расстреляли всех лишних — с их точки зрения — мужчин, но на этом не остановились: на этот раз заодно были расстреляны и те, которые ни на что не годились, как столяр.
На хуторе все припасы почти кончились. Хорошо еще, что Пере приходил во время каждого полнолуния и приносил с собой тот самый мешок, с которым ушел когда-то в лес, полный диковинных овощей или фруктов. Он высыпал содержимое мешка на стол и объяснял жене, как их готовить. Одни странные овощи по форме напоминали перцы, но сверкали белизной; другие, похожие на сладкие помидоры, были размером с дыню. Попадался и виноград — ярко-желтый и без косточек. Его можно было варить и жарить. Морковины, росшие над землей, по вкусу напоминали кабачок.
Адорасьо было подумала, что теперь ее муж останется с ней навсегда, но тут войска перешли реку Эбро. На городок опять посыпались бомбы. Фашисты заявили, что это красные подвергли Торре-дель-Компте бомбардировке, а те утверждали, будто удар нанесла фашистская авиация. Как бы то ни было, хутор опять оказался на передней линии фронта. По ночам со стороны Моры[27] слышались пушечные залпы.
— Ах ты черт, а ведь мы их уже было прижали к ногтю, — воскликнул Пере Пике, — но меня эти красные не проведут. Они что твои сорняки, не успеешь оглянуться, а уж выросли снова.
И он отправился обратно в лес.
На протяжении нескольких недель на хуторе опять разместились военные — на этот раз механики немецкой авиации. Этим даже не пришло в голову исследовать лес, они проводили все дни напролет за разговорами о прекрасном аэродроме, который будет построен неподалеку от хутора. (Аэродром так никогда и не построили.) Эти люди не отличались приятностью, но и неприятными назвать их тоже было нельзя. Несмотря на свою воспитанность, они умом не блистали, в первую очередь потому, что считали себя исключительными умниками.
— Usted comprrometió veinticuatrro perras parra postrre ona parra hombrre. Solo veintitrrés perras parra postrre[28] — жаловался сержант, указывая на зеленые грибы, с которых надо было счищать кожицу. Их любезно предоставил господин лягушан.
Однако с войнами дело обстоит так же, как с традициями: кажется, что и через тысячу лет им не будет конца, как вдруг звучит заключительный аккорд, и никто не понимает, с чего все это началось и почему теперь все хотят как можно быстрее забыть прошлое. Муж Адорасьо вернулся навсегда и за восемь лет сделал ей трех детей, как это и было задумано с самого начала. Церковь и бар снова стали наполняться клиентами в строгой последовательности. Некоторые города поменяли свои названия, теперь уже навсегда. Валь-де-Роурес стал называться Вальдерробрес, а Калоли — Каласейт, но по поводу Торре было столько споров, что в результате остановились на Компте, и победу кому-либо было трудно приписать. Пере никогда больше не говорил ни об облаке, ни о доме в форме артишока, ни о господах лягушанах, а Адорасьо ни о чем его не спрашивала. Лес по-прежнему стоял на своем месте, но занимал ничтожную часть их владений.
Когда младшему сыну супругов исполнилось шесть дней, Адорасьо Серра разбудила мужа в полночь. Все собаки хутора брехали разом, и никогда раньше она не слышала такого отчаянного лая. Пере вставать не спешил и сначала прислушивался к шуму, не поднимаясь с постели. Потом раздалось: бум, бум, БУ-УМ! В этот миг женщина поняла, почему все эти годы ее муж привязывал собак, прежде чем отправиться спать.
Пере поспешно натянул штаны, а она накинула на плечи шаль. Когда оба уже спустились было вниз по лестнице, на последней ступеньке муж вдруг остановился:
— Я пообещал господину лягушану, что, коль начнется у них война, я его тоже спрячу.
Она не возразила мужу, но и не поддержала его, и тогда Пере Пике добавил:
— Ты не боись, ежели он станет нам докучать, я его быстро обратно в лес отправлю.
Тут Адорасьо Серра во второй — и последний — в ее жизни раз подняла голос на мужа:
— Ну и дрянной же ты человек! Только попробуй у меня что-нибудь такое учинить. Господин лягушан тебя небось в своем доме терпел и во время войны, и без войны, и еще не дал нам обоим помереть с голоду. А ты теперь готов отправить его на верную смерть? Не смей даже и думать об этом, а не то я с тремя детишками уйду от тебя в лесок!
Когда они открыли дверь, собаки уже перестали лаять. Они лизали руки господина лягушана, который лежал на каменных плитах и гладил их по очереди. Между пальцами у него были перепонки, доходившие до первой фаланги. Он зашел в дом, и собаки жалобно заскулили, хотя никогда и никого раньше так не провожали.
Росту в госте было не меньше двух метров, а с виду он был точно такой, каким описал его Пере. Правда, тот ничего не говорил жене ни о рте этих существ — огромной щели без губ, ни о тунике, отливавшей металлическим блеском, с геометрическим узором, вышитым на рукаве. Господин лягушан сжал руку в кулак, отставив в сторону большой палец, и протянул ее Пере для пожатия. Пере обхватил палец своей ладонью и покачал руку гостя вверх-вниз.
— А это моя жена, — сказал Пере, указывая на Адорасьо. — Протягивай ей руку, но больше никаких шуток. Ничего больше, а не то я тебе покажу, здесь тебе не дом-артишок.
Господин лягушан был очень худ, может быть, по природе своей, а может быть, от перенесенных лишений. Он посмотрел прямо в глаза Адорасьо, подняв вверх все шесть своих век. Откуда бы ни был странный гость, из каких бы краев ни явился, его восторженный взгляд польстил бы даже самой скромной из женщин. Потом он обошел весь дом, повсюду ощупывая стены, особенно его интересовали несущие конструкции. У окна он присел на корточки, тихонько постучал по стеклу и что-то пробормотал.
— Что он сказал? — спросила мужа Адорасьо.
— Ты что, совсем оглохла? Он чертыхнулся, — ответил Пере, а потом пояснил ей шепотом: — У лягушанов нет стекол.
Господин лягушан засмеялся тоненьким смехом, похожим на блеяние отставших от матери козлят. Потом он упер руки в боки и посмотрел на потолок.
— Ну, вы даете, ребята! Неплохих вы артишоков тут в Матарранье настроили.
■
Сорок девять лет и шесть месяцев спустя после этих событий — самых знаменательных в истории бассейна реки Матарранья и одновременно не подлежащих разглашению, Пере Пике, который никогда не любил спать после обеда, сидел на каменной скамье у стены своего дома. Лесок по-прежнему стоял на своем месте.
Между Пере Пике и его детьми никогда не было хорошего взаимопонимания, однако, вопреки самым пессимистическим прогнозам, старик с уважением относился к выдумкам своих чад. Дети не считали лес проклятым местом, а, наоборот, устроили на его краю некое нехитрое сооружение из сосновых ветвей, напоминавшее футбольные ворота. Благодаря такому простому ходу, граница хутора и леса оказалась обозначенной, и лесок из проклятого таинственного места превратился просто в дверь. Это был такой разумный и в то же время такой естественный выход, что Пере Пике признавал свое поражение перед мудрым решением детей. „Вот черт, это же дверь, и ничего больше, лес всегда был дверью, это же сразу видно, а мой отец, и мой дед, и его отец тоже дрожали от страха и старались ее закрыть“.
Дедушка Пере Пике пользовался уважением молодежи, хотя и не очень большим. Ребятня играла недалеко от леса, на лугу, который сейчас не распахивали. Один из восьми его внуков бежал к нему заплаканный и показывал кровоточащую ссадину на коленке:
